За последние несколько недель депутат Госдумы от «Единой России» Дмитрий Вяткин внес на рассмотрение нижней палаты парламента ряд крайне спорных законопроектов. Например, он предложил ужесточить законодательство о митингах, увеличить штрафы за неповиновение сотрудникам полиции, сажать в тюрьму за клевету, а также запретить публиковать сведения о частной жизни и имуществе силовиков, судей и чиновников.
Дмитрий ВяткинПредоставлено Дмитрием Вяткиным
За время нахождения в Думе — а это без малого три созыва — Вяткин успел внести больше 140 законодательных инициатив. Пожалуй, самыми известными стали антимагнитский закон (получивший известность как «закон Димы Яковлева», или «закон подлецов»), закон о фейкньюз и наказании за оскорбление власти.
В интервью Znak.com Дмитрий Вяткин рассказал, почему в преддверии выборов ГД так серьезно хотел бы ужесточить законодательство о митингах, почему заниматься расследованиями должны следователи, а не журналисты и зачем сажать людей в тюрьму за слова.
«Базы должны быть закрыты»
— Накануне Госдума приняла в первом чтении законопроект, запрещающий распространять какие-либо сведения о частной жизни и имуществе чиновников, силовиков и судей. Скажите, пожалуйста, появление этой законодательной инициативы связано с серией скандальных расследований российских журналистов и сотрудников ФБК Навального, в том числе антикоррупционных?
— Нет. Это исключительно связано с необходимостью обеспечить безопасность тех сотрудников, кто перечислен в законе о государственной защите. Что мы предложили поменять: закрыть доступ к базам данных (ОМС, ПФР, Росреестр и другие реестры). Зачем мы это делаем: может, напрямую угроз [жизни и здоровью силовиков, судей и чиновников] и нет, но эта информация, так как она находится в открытом доступе, собирается, анализируется и не только у нас в стране, причем делается это так, на всякий случай, чтобы потом ее реализовать. И здесь важно понимать следующее: эти базы должны быть закрыты. Но при этом они будут открыты при проверке сведений об имуществе и доходов и расследовании уголовных дел. В иные руки попадание таких сведений чревато.
Если, например, собрать сведения про следователя, который ведет уголовное дело, про судью, который это дело рассматривает, то на них может быть оказано давление со стороны, в том числе через членов их семей. Уже около 300 случаев угроз было выявлено в отношении сотрудников ФСБ.
Наиль Фаттахов / Znak.com
Вот у наших соседей, белорусов, были акты нападения: люди нападали на жилье, жгли машины тех сотрудников, кто обеспечивал безопасность на улицах (во время протестных акций. — Znak.com) Это не шутки! Это серьезно!
— В Белоруссии были столкновения с силовиками не потому, что кто-то из открытого реестра узнал о том, какой силовик каким коттеджем в элитном поселке владеет, у них идеологические разногласия.
— Поверьте, эти нападения стали возможны только потому, что в эти базы данных кто-то залез, а дальше эта информация поползла по сетям. А желающих оказать воздействие на сотрудников силовых ведомств, судей, сотрудников контрольных органов много не только по политическим мотивам. Я уже не говорю про иностранные спецслужбы, которые собирают огромные массивы данных и анализируют их, составляют «коллекции» этих данных.
— Вы сказала про 300 случаев угроз, поступивших в адрес сотрудников ФСБ. А как вы об этом узнали? Сотрудники ФСБ пожаловались персонально вам?
— Скажем так: перед подготовкой законопроекта мы же советовались с экспертами, и часть информации которую я мог, я вам озвучил.
— Кто эти эксперты?
— Процесс подготовки законопроекта не всегда публичен. Не всегда всю нашу кухню надо показывать.
— Когда вы говорите, что информация из того же Росреестра не должна попадать в «иные руки», вы кого имеете в виду? Журналистов?
— Нет, не журналистов. Вчера меня коллеги-депутаты во время первого чтения об этом спрашивали. Николай Васильевич [Коломейцев] говорит: вот как тогда возможно сделать возбуждение уголовных дел? Я говорю ему: дело здесь не в том, что журналисты что-то написали и тогда был дан ход неким расследованиям и уголовным делам. Уголовные дела появляются там, где у следователей есть информация, полученная в ходе оперативно-розыскной деятельности. И роли журналистов здесь никакой нет.
— Журналистские расследования, связанные в том числе со случаями коррупции, становятся поводами для прокурорских проверок и возбуждения дел.
— Журналистские расследования рассматриваются как обычное заявление, обычная информация, которая подлежит проверке. Но чаще всего поводами для возбуждения дел становятся не журналистские материалы.
— Вы своим законопроектом монополизируете право силовиков проверять тех же судей и чиновников на предмет коррупции, запрещая это делать журналистам.
— Как отличить, в чьих интересах работает тот или иной журналист?
— А как вы отличаете, в чьих интересах работает тот или иной следователь? Как вы можете быть уверенным, что следователь не сливает данные тем же зарубежным спецслужбам, а вот журналист делает это непременно?
— Мы исходим из того, данные из открытых источников, которые могут попасть журналистам, могут от них попасть криминалитету и иностранным спецслужбам. Эта информация может попасть как в добрые, так и злые руки. У силовиков есть должностные обязанности, это их дисциплинирует. В нашем законопроекте же говорится, что данные, полученные в результате ОРД, также не подлежат разглашению. Потому что те сотрудники, которые проводят расследования и проверки, связаны должностными инструкциями. А остальные люди такими инструкциями не связаны. Никакого посягательства на право журналистов получать информацию нет.
— В вашей пояснительной записке сказано, что поводом для внесения изменений в законодательство стало то, что в Сети в последнее время очень часто стала появляться информация о «событиях и обстоятельствах частной жизни сотрудников правоохранительных органов, контролирующих органов, военнослужащих, что негативно влияет на осуществление ими своих полномочий». Вы можете объяснить, как, например, расследование об имуществе подполковника ФСБ Марата Медоева может негативно отразиться на работе лейтенанта МВД из алтайского села?
— Вы подменяете понятия. Надо иначе взглянуть на ситуацию, ведь мы не запрещаем вашу журналистскую работу, мы не запрещаем проводить вам расследования. Мы просто ограничиваем доступ к информации неограниченному кругу лиц.
«Работа силовиков более эффективна, чем журналистские расследования»
— Складывается впечатление, что вы нивелируете общественную значимость антикоррупционных расследований журналистов. Правильно ли я понимаю, что своим законопроектом вы хотите объявить вне закона любые журналистские расследования о коррупции среди силовиков и чиновников, которые крайне важны для общества?
— Вот вы правильно сказали, что это «важно обществу рассказать». Чтобы реализовать материал, нужно его зафиксировать в установленном законом порядке, а не обществу рассказывать. А вот потом принять решение о его реализации: либо уголовное дело возбудить, либо служебное расследование провести. Мы с вами о разных вещах говорим.
Сотрудники правоохранительных органов и журналисты работают по-разному: одни, чтобы привлечь виновных к ответственности, другие — на публику.
Я же не исключаю, что у журналистов есть источники в правоохранительных органах, и журналисты от них получают ту информацию, которую силовикам нужно сделать публичной.
— Какое у вас ужасное отношение к журналистской работе. Вы, мало того что нивелируете труд журналистов-расследователей, еще назвали журналистов сливными бачками для силовиков.
— Я не буду комментировать ваши слова по поводу «бачков». Скажу снова: если базы данных будут открыты, будет невозможно предугадать, в чьи руки попадет эта информация.
— Хорошо, вот вам простой пример: некий прокурор Иванов Иван Иванович, по моим данным, владеет огромным особняком в Барвихе. Стоимость особняка в разы выше, чем сумма его зарплаты за последние несколько лет. Я не могу опубликовать такие данные со ссылкой на свой источник, потому что по вашему же законопроекту о клевете могу уехать на зону на пару лет, поэтому мне нужны доказательства. Я смотрю в Росреестр, где вижу, что, да, этот особняк принадлежит прокурору Иванову. Все, я могу делать новость. А вы своим законопроектом делает мою публикацию вне закона.
— В каждой силовой службе или государственной структуре есть специальное подразделение, которое занимается проверкой сведений об имуществе и доходах. Сотрудники таких служб действуют абсолютно независимо, такие проверки проводятся ежегодно. Так что все и так будет проверено!
А вы что думаете, журналисты не участвуют в обслуживании чьих-то интересов, когда надо оказать воздействие или влияние на того или иного сотрудника?
Предоставлено Дмитрием Вяткиным
— А силовики ничьи интересы не обслуживают, простите?
— Я продолжу свою мысль. Если мы возьмем процент тех сотрудников, которые привлекают внимание журналистов, и остальную массу сотрудников, то мы увидим, насколько процент тех, кто привлекает внимание со стороны СМИ, ничтожен. Давайте сопоставлять риски: ради того чтобы журналисты провели расследование в отношении пяти человек в год, мы будем подвергать риску несколько тысяч человек в год? Тысячи человек ради пяти шумных материалов журналистов?
— Так материалы о пяти коррупционерах среди силовиков или чиновников, которые своровали из нашего бюджета больше, чем ваши тысячи сотрудников получили за год в виде зарплаты, очень важны для общества.
— Это несопоставимые вещи! В основу уголовных дел, я повторяю еще раз, ложатся не ваши журналистские материалы, а материалы служб собственной безопасности и антикоррупционных проверок. Работа силовиков, которые проводят антикоррупционные проверки, гораздо более эффективна с точки зрения результата, чем журналистские расследования, которые интересны только публике.
Вы представляете, сколько терактов силовики предотвращают ежегодно? А если информация об этих силовиках попадет в руки террористических группировок? Как вам такое?
Сказалось бы это на эффективности работы сотрудников? Да, сказалось. Надо понимать риски. Чтобы не было этих терактов, надо обезопасить сотрудников.
— Вы передергиваете. Как запрет на изучение данных Росреестра с целью проведения журналистского расследования о проворовавшемся силовике или чиновнике вообще коррелируется с количеством предотвращенных терактов?
— Да, мы же не только о журналистах! Мы о всех тех, кто может использовать открытые данные в своих, и не всегда благих, целях.
«Не только за насильственные преступления нужно применять наказание в виде лишения свободы»
— Ваши поправки к статье 128.1 УК РФ серьезно ужесточают наказание за клевету. Если раньше максимальным наказанием был штраф до пяти миллионов рублей или обязательные работы на срок до 480 часов, то вы же предлагаете сажать в тюрьму за клевету на срок до пяти лет. Чем вы руководствовались, когда предлагали отправлять людей в тюрьму за совершение ненасильственного преступления?
— Если руководствоваться вашей логикой, то мошенников и взяточников, шпионов и изменников родины тоже не надо сажать в колонию, они же не совершили насильственное преступление.
— Степень последствий от названных вами преступлений совершенно разная.
— А когда человека оклеветали, он заболел, мало прожил. Это же не установить.
Federation Council of Russia / Global Look Press
— Вот именно, что не установить.
— Мне звонил буквально вчера мой знакомый, он ветеран боевых действий, воевал, говорит, что его недавно облили грязью в соцсетях, мол, он медали свои и мундир купил. Пишут ему с анонимных аккаунтов, а кому иск-то предъявлять? А сколько потом получишь? Пять тысяч рублей?
А помните историю с Нютой Федермессер? Она на выборы пошла, ее затравили так, что она снялась с выборов.
Она всю жизнь помогает людям, но в интернете ее облили грязью ужасно. И ведь никто не понес за это ответственность, потому что ответственности за клевету в сети у нас сейчас нет.
— Погодите, ваша попытка регулировать поведение пользователей сети — это одно. Я говорю же вам о том, что вы предлагаете сажать людей в тюрьму, подчеркиваю, за слова.
— Слово может не только ранить, но и убить человека. А любое наказание имеет не только карательную функцию, но и превентивную. Тяжесть возможного наказания может остановить потенциальных нарушителей от совершения тех или иных действий.
— У нас даже статья за экстремизм декриминализована.
— Это кто вам сказал?
— Она частично декриминализована: изначально привлекают по КоАП, а только повторно — по УК РФ.
— Я еще раз говорю — словом можно убить! И не только за насильственные преступления нужно применять наказание в виде лишения свободы.
— Вы одними палками хотите общество воспитывать.
— Не палками и не пряниками. Вот, кстати, по поводу палок. Давайте уж по-честному — нас сейчас критикуют за законопроекты про иноагентов, законопроекты, которые ужесточают определенные требования при проведении массовых мероприятий, но вы ради интереса сравните законодательство о митингах в Европе и Северной Америке. Вы увидите, что там не то что не мягче, там жестче. Во Франции есть такое понятие как «сборище», вот люди собрались, и если жандармерия или префект посчитали это сборищем, не суд, а должностное лицо, то высылается наряд жандармов, которые говорят «разойтись», если люди не расходятся их разгоняют, а кого поймали — посадили.
А мы всего лишь предложили дополнить число случаев, когда суд может решить, что одновременное пребывание граждан в общественном месте — это массовое мероприятие. И все!
Вы же прекрасно знаете, что те, кто хотел провести акцию, а она не согласована, выходят потом голубей кормить или на прогулки, но только у всех в руках плакатики.
Зачем вообще нужен такой порядок [проведения массовых акций]? Чтобы обеспечить безопасность людей на любом публичном мероприятии. Если, например, власти организуют какие-то массовые гуляния, то они обеспечивают наличие скорых, сотрудников полиции, осуществляют выполнение санитарно-эпидемиологических норм. Власть несет за это мероприятие ответственность. Если мероприятие организуют граждане, реализуя свое конституционное право, то ответственность делится пополам. В этом случае после получения уведомления от граждан власть уже организует наличие скорых и полиции.
Вот одиночные пикеты. Когда пришел один кто-то попикетировать, ладно. А когда пришли, к примеру, 100 человек на такие пикеты? Значит, надо обеспечивать безопасность, чтобы тех же пикетирующих не помяли прохожие. А если будут провокаторы? Значит нужно поставить заслон из полицейских или росгвардейцев во избежание конфликтов.
— Если бы власти одинаково согласовывали провластные мероприятия и оппозиционные акции, то не возникало бы кормления голубей и прогулок по бульварам Москвы.
— В Москве [так происходит], могу предположить, потому, что Москва — огромный мегаполис. И то, как здесь организована жизнь, ни вы, ни я просто до конца не понимаем. Что касается массовых прогулок, когда проводятся официальные массовые мероприятия, то власть там все организует, а когда люди идут как бы гулять или кормить голубей, а по факту митинговать, то тоже нужно обеспечить безопасность! Почему бы не подать заявку? Говорят «нам не согласовывают», хорошо, прекрасно, так иной раз организаторы говорят «дайте нам перекрыть Тверскую и там митинговать», но ведь есть и другие люди, кто не хочет этого перекрытия.
Во время интервью Дмитрий Вяткин подписал и впоследствии внес еще один законопроект об уголовной ответственности за блокировку улиц и путей сообщения. Депутат от «Единой России» предложил внести изменения в статью 267 УК РФ. Максимальное наказание — лишение свободы на срок от 4 до 10 лет.
— Вы меня извините, но Тверскую никто не просил перекрывать, летом 2019 года в Москве представители оппозиции неоднократно просили одобрить митинг на Пушкинской площади.
— Если органы власти решили, что они не в состоянии провести там акцию…
— Да они, кажется, никогда не в состоянии.
— Мы решение органов власти обсуждаем или мой законопроект?
— Я повторю свой тезис: если бы власти одинаково согласовывали провластные мероприятия и оппозиционные, не было бы кормления голубей и прогулок по бульварам Москвы.
— Послушайте меня, мы пришли к одному: закон, который регулирует проведения митингов, нужен. Главное — обеспечение безопасности. А если кому-то не нравится несогласование какого-то мероприятия в каком-то месте, то мы знаем случаи, когда такие решения суд признавал незаконными.
— Хорошо, вернемся к законопроекту о клевете. В нем говорится, что уголовная ответственность будет наступать за клевету не только в отношении кого-то конкретного, но и «в отношении нескольких лиц, в том числе индивидуально неопределенных». Вы можете объяснить, как можно оклеветать «индивидуально неопределенных лиц»? Значит ли это, что будут наказывать за клевету в адрес такой группы, как «сотрудники полиции», «депутаты Госдумы», «работники Кремля»?
— Объясняю: если сказать, например, «все врачи убийцы», то это не клевета, а если сказать «в поликлинике № 1 все врачи пьют кровь младенцев», то это клевета. Все же знают, какие врачи в этой поликлинике работают, поименно. Но мы ко второму чтению, возможно, подкорректируем формулировку.
«Здесь нет кампанейщины»
— В последние три недели вы вынесли на рассмотрение Госдумы целую серию запретительных законопроектов. В чем причина, куда вы так торопитесь?
— Нет, я не тороплюсь никуда. Просто некоторые документы к законопроектам готовятся достаточно долго. Здесь нет никакой кампанейщины.
— Насколько сильно влияние президентской администрации на законотворчество единороссов?
— Могу сказать так: законы подписывает президент, а администрация президента делает что? Она обеспечивает реализацию полномочий президента. То есть все документы, которые идут ему на подпись, проходят через администрацию.
— Я вообще не об этом. Вы мне про формальную сторону, я — про смысловую.
— Я уже все сказал. Ну, это же очевидно: президент подписывает законы, следовательно, администрация президента вовлечена в этот процесс.
Znak.com
— Вы говорите про конечную стадию процесса, я же вам про подготовку к созданию законопроектов.
— Вы пытаетесь какую-то мысль донести, а я не понимаю какую.
— Хорошо, спрошу иначе: вам звонят из Кремля со словами «Дмитрий Федорович, надо бы в законе о митингах кое-чего ужесточить, надоели уже слоняться по Москве»?
— Вот с митингами так никто не говорит.
— А по другим темам вот так звонили из АП?
— Мне из Кремля не звонят.
— Вам, видимо, силовики звонят.
— Кто мне только ни звонит. Вот, например, мы пишем новый КоАП, и неужели мы не будем взаимодействовать со всеми органами исполнительной власти, которые являются субъектами административной юрисдикции? Мы в данном случае работаем в одной команде. Если речь идет об избирательном законодательстве, то мы не будем работать вместе со специалистами Центризбиркома? Конечно, будем. Если речь идет о законодательном обеспечении правопорядка в общественных местах, то мы будем взаимодействовать с Росгвардией и МВД.
По данным Znak.com, с большой долей вероятности Дмитрий Вяткин в сентябре 2021 года вновь станет депутатом Госдумы — его кандидатура уже согласована на попадание в региональный список «Единой России» по Челябинской области.
— Вы были одним из авторов законопроекта об электронном голосовании на выборах в Мосгордуму. При этом в Думе вы представляете Курганскую и Челябинскую области, то есть интересы жителей именно этих двух регионов. В таком случае зачем вам вмешиваться в избирательные процессы в столице?
— Вы были одним из авторов законопроекта об электронном голосовании на выборах в Мосгордуму. При этом в Думе вы представляете Курганскую и Челябинскую области, то есть интересы жителей именно этих двух регионов. В таком случае зачем вам вмешиваться в избирательные процессы в столице?
— Что значит «вмешиваться»? Я юрист по образованию, и ко мне обращаются как к эксперту в определенных вопросах, которые касаются, в первую очередь, конституционного и административного права.
— У вас есть хоть какая-то связь с регионами, которые вы представляете?
— Конечно. Связь, как вы выразились, постоянная, и в том числе непосредственно с жителями регионов, которые я представляю. В регионах я участвую в реализации множества общественных проектов.
— Если вы бы избирались в 2021 году не по списку ЕР, а как одномандатник, думаете у вас был бы шанс пройти в Думу после череды своих спорных законопроектов?
— У всех есть шанс.
Источник: